воскресенье, 12 февраля 2017 г.

Michel Serrault "Le Cri de la Carotte"   

Мишель Серро "Крик моркови"

conversations avec Jean-Louis Remilleux  

 диалоги с Жаном-Луи Ремилье


Éditions Michel Lafon, 1994 / Издательство Мишеля Лафона, 1994
***************************************
Перевод данной книги сделан исключительно с целью знакомства с биографией великого актера "из первых уст" и не является ни коммерческим, ни официальным; 
не преследует извлечения прибыли и иных выгод. 
С разрешения автора данного перевода разрешается свободное распространение текста на тех же условиях с указанием источника.

перевод - Тетушка Лунь (aka Сяо Цзинь)




1. Le cri de la carotte / Крик моркови

- Мы находимся в великолепном доме в деревне, где вы отдыхаете, ездите верхом, содержите огород. Вы сделали полную реставрацию и кажетесь счастливым в новом декоре. Вы могли бы жить здесь весь год?
- Конечно, нет. С другой стороны, зачем мне дом в деревне? Если хорошо подумать, то чтобы поговорить… о разговорах в городе. Мсье Серро, у вас есть дом в деревне? О, да! Если вы знаете, я его реставрировал, мне повезло, у меня есть утки, лошади, волы! Вы здесь часто бываете? Никогда… Нет времени, очень далеко, дождливо: короче, это выбор, сделанный сознательно. Сегодняшние проблемы дома не очень сочетаются с актерской жизнью, он существует большей частью, чтобы позволить мне поговорить. Он неплохо обставлен для бесполезных разговоров…
- Этот дом также и для встреч с друзьями, нет?
- …Да, теоретически. Друзья не преодолевают 200 км, чтобы навестить товарища. Иногда они приходят из вежливости увидеть вас раз в 30 лет, когда у них случается неисправность этом регионе.
- Но есть настоящие друзья, когда вы настолько знамениты?
- У меня много видов друзей. Есть те, в ком слишком мало правды, и те, многочисленные, чью дружбу я ощущаю на публике. Это друзья, да, я вижу это по получаемой почте: они знают все о вас, о вашей карьере, о ваших проектах и это почти настораживает. "Я вас очень люблю, говорят мне иногда эти письма, продолжайте, как сейчас, и Бог вас храни, оставайтесь надолго с нами!" Они увидели в моем глазу, что мое здоровье ухудшилось? Почему "Бог вас храни?"
Что касается настоящих друзей, их было бы больше, если бы я сделал частный пляж на границе моего пруда. Я его представляю с непрерывным движением волн на ландшафте Поркероля и открытием островов Леванта, что здесь, в Нормандии, представляет большое усилие… Я построил теннисную площадку за 48 часов после того, как моя дочь об этом попросила, но ее захватили растения и розовые кусты. Я не спортсмен. Слишком поздно, в моем возрасте, предпринимать сверхусилия. Но я очень люблю эту теннисную площадку, вычерченную по правилам, окруженную цветами, присутствующими как мечта - я хотел бы стать великим игроком - , и в тумане, осенью, он красиво отделяется от пейзажа. В конце дня это место медитации…
- Но этот дом, по крайней мере, для вас является местом отдыха, потому что я думаю, что у вас нет большого количества путешествий.
- Не слишком. Но не является более полезным знание о том, куда мы собираемся путешествовать. Люди не знают, куда они поедут, но садятся в TGV [TGV (сокр. фр. Train à Grande Vitesse — скоростной поезд) — французская сеть скоростных электропоездов - прим. перев.]. Главное - это ехать как можно быстрее. Неважно, куда. Точно так же, как устройства коммуникации, телевидения, спутников, линий связи, мобильных телефонов, которые повсюду становятся все более и более совершенными… но люди разговаривают все меньше и меньше. Им больше незачем говорить. Наступает новое время, в котором важной становится техника. Я представляю людей, уезжающих на уик-энд в TGV, не выходящих из дома. Как все будет захвачено бетоном поблизости от Фрежюса или Сан-Тропе, не будет больше интереса к поездам. Вернется сухая земля.
С другой стороны, в последнее время горожане не выходят больше из дома. Утомленные всем тем, что они видят (спектакли, поездки, кругосветные путешествия на самокатах…), они остаются в своих маленьких мирках, подчиняя себя своим телевизорам, которые говорят им о маленьких проблемах в недвижимости: в котором часу выносить мусор? И т.д. Для отпуска это будет лучше. Они будут иметь у себя разворачивающиеся и нарисованные картины с видами Средиземноморья с парусником на его фоне и будут загорать под искусственной лампой. Вечером они изменят декорацию: обнаженная женщина и т.д. Для разговора с некоторыми существами Минитель достаточно широка… (смеется). [Минитель (фр. Minitel) — французская информационная система, использующая технологию «Видеотекс» - прим. перев.].
- Я заметил волов на территории, они ваши?
- Да, я горжусь фактическим присутствием нескольких волов. Они менее злые, чем быки и более подходящие для еды. Это позволяет мне объяснить вам, какие ужасы происходят регулярно у меня…
- Какие?
- Я не решаюсь вам сказать… Понимаете, когда я собираюсь на огород и когда мне надо сорвать морковь, нечто вроде недомогания охватывает меня. Я не смеюсь. Уже срезание салата, выкапывание картофеля делают меня больным… но морковь, это хуже всего. Я не испытываю такой же привязанности к редиске, например. И к фруктам тоже…
- Как это?
- Фрукты почти падают с деревьев в определенный момент своего существования. Мы должны лишь только предугадать эту готовность к срыву. В то время как выкапывать и вырывать морковь, это отвратительно. Особенно, когда она начинает кричать… вечером в глубине огорода…
- Актер может удержаться от постоянного комедиантства?
- Моменты истины очень редки у всех в мире… Я играю возможно, немного, но весь мир играет. Весь мир в маскарадных костюмах. И скрывает свои мысли. В театре или в кино, я ищу момент истины. В пьесе или в фильме, каждый раз существует момент экстраординарный. Но я себя спрашиваю, ищу ли я такой момент истины в жизни… Я думаю, что я канатоходец. Не следует слишком искать знание…
- У вас походка и внешний вид джентльмена-фермера. Странный маргинал, которого мы видим на экране, будет в городе большим мирным буржуа?
- Вы находите? Здесь, в деревне, я стремлюсь немного переодеться: шляпа, сапоги, солнечные очки, и мне нравится это соответствие одежды, мебели и камня. В Париже вы никогда не увидите меня в таком внешнем виде. Но здесь, в этой окружающей сельской местности, я должен быть к ней приспособлен.  Это не символизирует углубления в социальном плане. Это, возможно, просто вкус театра - или театральность…
- Вы можете адаптироваться к жизни в деревне вплоть до ловли рыбы в вашем пруду?
- Здесь я приезжий. Все об этом помнят. Я не очень квалифицирован в теме рыбной ловли. Впрочем, и в небольшом количестве других вещей, но особенно в рыбной ловле на леску, где мое невежество было единодушно признано. Тем не менее, я посещаю один специализированный магазинчик в соседнем городе. Продавец увидел немедленно, с кем он имел дело. Он задал мне много невероятных вопросов: "Где вы собираетесь рыбачить? Вода спокойная? Вода морская? Банка? Какая рыба? Большая? Средняя? Маленькая?" Я был изумлен. Я хочу ловить рыбу, я возьму все, что он предложит. Клиенты вокруг меня начали хвататься за ребра. Продавец увидел, что он нашел наихудшего из бездарей и что если продолжит говорить, то сможет продать мне весь магазин. Он мог продать все, что возможно: удочки, катушки, спиннинги с торможением, с запуском, приманки, сачки, сапоги, в которых можно входить в воду по грудь, я увидел момент, в котором собирался выйти со шкафом льда. Это стоило мне целого состояния!..
Я сразу же начал рыбачить. Мне нравится, когда что-то происходит быстро. Ловить, ловить… оснащаться, идти туда, не надо тащиться! Со своими червями, гнилым мясом, я забрасываю свою леску. Она тут же цепляется за дерево. У меня много лесок и они все запутываются. Это было плачевно…
- Вы поймали рыбу?
-…Я вначале думал, что вернусь к чему-то более умеренному. Одна простая удочка. Одна леска на конце. Я ждал три часа. Это для того, чтобы поймать рыбу. Одну маленькую рыбку. Но одна сцена была ужасающей. Рыбка заглотнула ртом крючок и она была очень живой. Чересчур живой. Драма… Я попросил окружающих меня людей отодвинуться: "Не смотрите сюда, это ужасно". Они смеялись. Они высмеивали меня. Фермерша пришла мне на помощь. "Не волнуйтесь, мсье Серро, я привыкла". Она сделала один жест и убила ее одним ударом руки на полу.
Эта сцена ужасна, я часто ее вижу снова и снова.
Она посещает меня ночью…
- Вернемся к теме более земной. Вы богатый человек? Ваш заработок полностью в этом доме?
- … Да, весь мой заработок почти полностью здесь. Другая часть ушла к финансовому инспектору.
Был период в моей жизни, когда мой заработок полностью уходил к финансовому инспектору. С другой стороны, это было более практично. Это облегчало вещи и освобождало от делопроизводства. Можно было обсудить свои контракты непосредственно через финансового инспектора!
- Вы заядлый игрок?
- Нет, потому что я стремлюсь слишком много думать. У меня нет денег, но полагаю, что это не единственная причина для размышлений. С другой стороны, долги оказывают значительное влияние на активность артиста. Это может иногда заставить делать новые фильмы. Сколько произведений было создано, чтобы оплатить налоги? Сколько кантат никогда бы не появилось? Сколько книг никогда бы не было написано? Мы не можем не подчеркнуть творческую силу налога на доходы! Будем серьезны: деньги делают для оборота, а не для накопления…
- Все с вами имеют возможность посмеяться. Но говорят, что комики скрывают иногда грустную природу, и даже большие раны, которые прячут за желанием позабавить. Это верно и для вас?
- Я так не думаю. Люди, которые производили смех и которых я знал, были очень веселыми в городе. Они не были фатальными неврастениками, меланхоликами или разочарованными, из-за чего занимались смехом. Прекратим эти легенды! Иногда происходит, но очень редко, встреча с очень грустными комиками. Они грустные, потому что они не смешат! В этом случае они сами вызывают жалость! Это тягостно, но случается чаще, чем мы думаем…
- Как вас встретило местное население?
- С распростертыми объятиями. Ничего общего в сравнении с де Голлем на Елисейских полях при освобождении Парижа. Я ничего не преувеличиваю. Но атмосфера была точно такой же.
- Другими словами?
- Они были очень приветливы с новым прибывшим парижанином, которого они видели по телевизору. Священник строго предупредил свою паству с амвона, а не на тротуаре потихоньку: "Мсье Серро прибыл в этот городок для отдыха. Это новый прихожанин, которого все вы знаете. Актер, который вас очень любит. Актеры - люди респектабельные, они смешат людей, они их отвлекают, и т.д.", произносил очень благожелательные слова. Потом он добавил: "Я прошу вас, братья, не слишком ему докучать, уважать его инкогнито и его дни отдыха и спокойствия".
Эта охранная миссия отделила хорошее чувство от ужасного эффекта: все эти недели, месяцы и даже годы люди смотрели на меня на расстоянии. Я здоровался с ними… они мне отвечали одним глазом украдкой, полувзглядом. Иногда они переходили на другую сторону тротуара…
- Ваша жена часто подвергается испытаниям в ваших комментариях, особенно на телевидении. Почему вы беспрерывно насмехаетесь над ней?
- Начнем с того, что она получает половину моих доходов. Это нормально, что она таким образом невольно участвует во всех преувеличениях, которые я могу говорить о ней.
Однако это может быть опасно. Есть телезрители, которые всегда занимают первые ряды. Однажды, когда я объяснял одному журналисту, что моя жена "на самом деле не является более тем, кем она была, что ее характер испортился, что я знал жокея в учебном лагере, тонкого и стройного, возвышенного, и что спустя какое-то время она отпустила…", люди, сидевшие там, стали собирать деньги. На следующий день торговец в магазинчике сказал моей жене: "Ваш муж, мадам Серро, сказал ужасные вещи о вас вчера по телевизору. Мне вас очень жалко…"
Это смешно. Но не могу удержаться от продолжения. Люди стремятся постоянно ставить своих жен впереди: "Я должен поговорить со своей женой!" или "Приходите к нам обедать, вы увидите мою жену!" Или еще: "Я не знаю, поеду ли я в отпуск, моя жена ничего не решила". Или наоборот: "Возвращайтесь, когда будет мой муж!" или: "Я голосую, как мой муж". Я стараюсь приставить честь своей жены к своему поведению каждый раз, как только могу!...
В любом случае, Нита, моя жена, немного особенная. Я никогда не мог сознаться ей, например, что апельсины и лимоны, которые я срываю в саду, покупаются на рынке за углом. Она убеждена, что в нашем саду, в типичной Нормандии, растут апельсины и лимоны. Я не смею ей сказать правду. Она откроет ее в этой книге. Нита, я прошу прощения за этот обман, который длился так долго!
Надо сказать, что я действительно никогда не говорил со своей женой о том, что действительно растет в огороде. И моя жена редко выходит. Это слишком личное, чтобы его так внезапно показать. Так сложились обстоятельства. Эта книга уникальная, и я счастлив ей сказать, наконец, правду, которая тяготит меня уже сорок лет. Особенно тяжело, когда на некоторых обедах у нас дома моя жена регулярно вспоминает во время десерта, что апельсины и лимоны "из нашего сада". Люди посмеиваются. Я вынужден ее защищать, подтверждая ее слова. Я спорю со своими друзьями уже двадцать лет по поводу этого дела о лимонах. Наступило время, когда книга, подобная этой, освободит меня от такого бремени!
- Поскольку мы говорим о фруктах и овощах, вы - эколог?
- Я не знаю, что вы хотите этим сказать. О двух тенденциях у экологов? Они сами разделяют эти подтенденции? И все раздувают нос. Это немного сложно для меня. Да, я за природу. А кто против? Я бы хотел, чтобы каждый член общества посадил бы по крайней мере одно дерево в своей жизни. С меня хватит TGV повсюду, которые бесполезны. Для тех, у кого нет определенной цели, автострады для перемещения всегда быстрее, в противном случае потратишь жизнь, чтобы заработать. Леса разграблены. Животные истреблены. Есть особенные люди, которые способны обычно кричать о тревоге, но над ними смеются. Я склоняюсь к мысли: тем хуже для нас. Все трещит, и нам рекомендуют быть более здоровыми. Я люблю окружающую среду, хороший выбор ручных поделок для дома, древесину, каменные скульптуры, хорошие продукты. У меня есть небывалый шанс: в сельской местности я окружен деревьями, утками, волами, липами, прохладной зеленью. Будучи мальчишкой, я знал башни, индустриальные зоны, бульвары на периферии…
Все это влияет на условия жизни людей, на их реакции и на неврозы тоже. Не говоря о тех глупых архитекторах, которые продолжают навязывать ужас в больших городах. Дизайнеры этих гнусных населенных пунктов живут, как правило, в замках Людовика XIII, надежных убежищах, в зелени. Ни за что в мире они не стали бы жить в своем аду…
Экология, это также и то, что мы едим. Внимание! Вы мне скажете, что мой огород в Порше не защищен от ядерного облака Чернобыля, но по мере возможностей он позволяет избегать употребления химии в продуктах. Пример: роскошные витрины парижских магазинов! Я сам, в моем возрасте, заставляю себя останавливаться. Это в Париже, как говорят люди, похоже на Америку! Все совершенно: здесь понятно, что абрикосы такие же большие, как дыни, яблоки блестят, как бриллианты, спаржа как спички, зелень экстраординарная. Поистине натюрморты в витрине! В этом экстазе мы покупаем персики в феврале! Возможно, мы не будем их есть, они уникальны для созерцания - с другой стороны, они несъедобны! Потому что есть фрукты, сделанные биологами и химиками в лаборатории. И результат отвратительный. Спасибо, господа!
Мы часто выбрасываем фрукты, которые не были эстетичны. Они, однако, лучше. Но дамы в бутиках их никогда бы не купили. Вы видели даму с камердинером, покупающую червивые яблоки или кривые, похожие на репу? Невозможно! Для таких людей готовят специальные яблоки. И эти наивные люди следуют моде изготовленных фруктов, которые имеются сейчас повсюду. Ни вкуса, ни удовольствия…
- Вы так же требовательны в ресторанах?
- … Я не хожу туда больше. В некоторых ресторанах вы не можете прямо заказать меню. Я видел часто пары, которых терроризировал главный распорядитель. Он занимался всем:
"Эти господа-дамы… Вы уже питались в ресторане? Располагайтесь там! Не здесь, это зарезервировано… Пожилая дама, там, она с вами? Позвольте вашу шубу, я ее повешу! Не здесь, я сказал! Там, как раз за ширмой!...
- Почему, вы хотите нас спрятать?
- Нет-нет, это зарезервировано, я вам говорю. Вы не вдвоем, это единственный столик для четверых, будьте разумны!
- Благодарим вас, дайте меню…
- Но меню здесь нет, я вам сделаю собственное меню. Вы немного голодны? Сильно голодны? Для мсье свиная ножка! Для вас, мадам? Пюре из очищенного гороха, это лучше всего для зубов…
- … Мы хотели бы поесть что-то легкое…
- Возьмите специально для дома: сом, взбитый в морском омлете со старым вермутом… И для десерта закажите все сейчас: он готовится два часа. Я вам советую клафути с кабаном. Сейчас сезон охоты…"
Эти главные распорядители серьезно надоедают, потому что существует меню, которое я люблю читать сам. Я ненавижу вычурные места, очень красивые, их блестящие картины, очень дорогие и их меню очень дорогие, очень, очень дорогие! Тысяча франков за обед, это постыдно, я отказываюсь в них обедать. Сложная кухня меня заставляет бежать.
Я не доверяю также огромным тарелкам, величественным сервизам, очень необычным вазам: как правило, это говорит об ужасной кухне. Вы видите триумфальное прибытие в одной огромной тарелке двух смехотворных кружочков. Не говоря о странных ассоциациях: креветки или моллюски, насаженные на шпажки на персик Мельба с нарезанным стейком и немного пюре из кресс-салата с утиным яйцом под соусом! Чтобы не быть дураком, надо находить это хорошим…
- Вы левый или правый политик?
- Я не знаю. Это зависит от того, куда ветер дует. Я вижу левых, которые ведут себя, как правые. И наоборот. Решения правых приветствуются левыми. Надо еще что-то сказать? Нет больше ориентиров, высоких принципов, которые надо защищать. Все общество против войны, СПИДа, нищеты, загрязнения, насилия над женщинами, колорадских жуков на картофеле… Нет больше великих принципов для защиты, иначе спасайся, кто может. Перед национальной катастрофой есть небольшое объединение тех, кто преобладает. Мы смеемся над левыми и над правыми, берем ведра с водой и тушим пожар. Никто больше не знает свой лагерь… "Надо объединиться!" Вот триумфальное высказывание…
- Мы не видели вас никогда публично агитирующим, как некоторые другие актеры. Почему?
Потому что никто меня не хочет. Каждый раз, когда я предлагаю свои услуги, надо мной откровенно смеются. Мне довелось обратиться к одному политику: "Вы потрясающий, я нахожу вас забавным, если я время от времени буду говорить с вами публично, это будет великолепный скетч". Мне ответили, что это не тот дом, в котором нужно шутить прямо в лицо. Левые, правые или центристы от меня постоянно отворачивались. Я смирился со своей ролью. С другой стороны, я единственный в такой роли.
Но здесь что важно? Я убежден, что важные решения принимаются прямо на улице. Посмотрите, кто двигает Францию уже несколько лет. Политики считают, что они в этом виновны. Их не надо освобождать от иллюзий. Они последние узнают о происходящем. Когда какое-то решение не устраивает, миллионы людей выходят на улицы, чтобы сказать об этом, заблокировать все и изменить выбор.
Тысячи молодых людей способствовали разрушению Берлинской стены. Господа политики, вы не слишком устали! Там есть смелые и предусмотрительные люди… Я говорю, естественно, о главном. Для деталей нужны были бы какие-то политики…
- Говорят, что вы спустили брюки перед Франсуа Миттераном. Правда или нет?
- … Это клевета! Это ужасная случайность, о которой болтают без причины. Глава государства пришел увидеть меня в "Скупом", чтобы поприветствовать в антракте. Я действительно был очень счастлив с ним встретиться. Но, по некоторой иронии, он протягивает руки для объятия в тот момент, когда я меняю костюм. Я стремлюсь своими руками приветливо обнять его и мои брюки спадают. Плачевно… Я оказался без брюк перед президентом Республики!... Еще одна произошедшая ошибка.
- Вы чувствительны к почестям, к Сезарам (вы получили два) или к Почетному легиону (вы кавалер)? [в 1996 г., уже после выхода этой книги, М. Серро получил третий Сезар - прим. перев.]
- Как серьезно сказать об этом? Я не знаю, что это такое, слава или почести… Почетный легион… Меня попросили и я это принял. Но все эти годы я не носил его. Для этого надо было, чтобы кто-то его мне вручил. Мысль о церемонии меня раздражает. Однажды я поверил директору института Почетного легиона, который порекомендовал мне провести награждение. Я спросил его, расценивается ли это как официальный акт. Он заверил меня, что да. В итоге это произошло в его кабинете, один на один: без церемонии, он вручил мне орден Почетного легиона. Он произнес речь за своим письменным столом. Я ему ответил. Мы откупорили бутылку шампанского. Закончилось!
Сегодня я ношу его только по большим случаям. Другими словами, никогда. Когда некоторые замечают мою красную ленточку, они не верят своим глазам. Это невозможно, Серро с орденом Почетного легиона? Еще одна шутка! Фальшивая медаль, которую он наклеил! Хорошо бы нет, это правда!
- Ваши чувства восстают против фальшивых актеров, фальшивых ресторанов, фальшивой роскоши, но что у вас вызывает приятие? Кто нравится вам?
- Неизвестные и простые люди. Кто ведет трудную жизнь, достигает равновесия. Кто не обманывается в реальности вещей. Наиболее простые люди лучше понимают жизнь, чем другие, они не способны написать "Мещанина во дворянстве", но они его понимают превосходно, они не способны рисовать как Рембрандт, но они чувствительны к красоте, они не знают интеллектуального смеха того или другого комикса, но они смеются, если им смешно и не смеются, если не смешно. Эмоции свойственны всему обществу, всем категориям, всем интеллектуальным уровням. Забывать об этом - значит отрицать публику.
Я люблю тех, о ком никогда не говорят, с кем иногда встречаюсь на улице, в магазине, в этой деревне. Здравый смысл. Большая простота. Глубокая порядочность. Щедрость. Это вещи, которые находятся близко к дому, а не на телевидении, где говорят только специалисты, очень уверенные в себе, постоянно ошибающиеся, но которых всегда приглашают.
Я также очень хорошо отношусь к священникам, аббату Пьеру, например. Я верю ему. Иногда я спрашиваю себя, не слишком ли его эксплуатируют медиа и политики. Все общество рекламирует себя с ним, но это никому не помогает. Это стыдно. Лицемеры играют с ним, принимают его, много обещают, фотографируются с ним, и ничего не происходит. И этот человек, несмотря на все это, продолжает сражаться до конца. Восхитительно! [Аббат Пьер - см. википедию - прим. перев.]
А самому мне нравится не воровать, быть верным своей жене, кормить свою семью, не делать зла, иногда развлекать людей, дарить им счастье в театре или в кино. Я не руководитель, не политик, не капитан индустрии, причем, сознательно. У меня нет к этому способностей. Я не женщина. Еще меньше ребенок. Я никогда не встречал Карлоса, хотя однажды видел мсье Вержеса [Карлос, Вержес -  см. википедию - прим. переводчика]. Кто я? Я не слишком знаю это. Анализ того, что я играю, что я делаю, возможно, приведет к знанию. Но я вас прошу, задайте мне срочно другой вопрос, потому что я не могу больше ничего вспомнить…

2. "Tu sera un pitre" / "Ты будешь паяцем"

- Какой была ваша молодость?
- У меня было много возможностей: я родился за пределами Франции. Мой отец был атташе посольства в Мельбурне и я был первым ребенком в его втором браке. У папы был первый брак с одной креолкой, которая впоследствии стала моей крестной матерью. Женщина экстраординарной красоты.
- Креолкой или аборигенкой?
- Нет, креолкой. Одной из редких в этом регионе.
- Что с ней стало?
- Я не знаю. Один маленький мальчик родился в этом союзе, мой сводный брат, метис. Мой отец и эта креолка не были женаты официально, поэтому он мой не настоящий сводный брат… Такая связь…
- А ваша мать?
- Моя мать встретила моего отца во время одного круиза в Тихом океане. Она часто была в круизах. У нее не было другого выбора…
- Как это?
- Она была женой судовладельца… Она часто каталась на челноке в бухте Мельбурна, одной из самых красивых в мире. Пейзажи там засушливые, но возвышенные в своей простоте.
- Я думал, что она была женой посла?
- Она стала женой моего отца вскоре после этого круиза. Они часто встречались несколько лет, потом мой отец женился на моей матери или моя мать вышла замуж за моего отца… в любом порядке, как угодно.
- Где вы сами родились?
- Я родился, к счастью, в Мельбурне в результате этой встречи двоих, которые с тех пор полюбили друг друга до конца. Бухта Мельбурна, унылые пейзажи, кенгуру, один вариант детства…
- У вас были братья?
- Да, у меня был брат ветеринар…
- Я знаю… "который дул в зад лошадей"? [Жан-Луи Ремилье цитирует слова из популярной французской песни о папе: "Mon père était vétérinaire; Il soufflait dans le derrière des chevaux…" - прим. перев.]
- Это так, но гораздо позднее, "чтобы делать их более крупными, более крупными…"[Мишель Серро  цитирует другие слова из этой же песни - прим. перев.]
- Нет, но вы могли бы быть серьезным хотя бы одну минуту?
- Одну минуту, но не больше.
- Вы никогда не разговариваете серьезно?
- Я не знаю, что вам надо!
На самом деле моя семья была менее экзотичной. К тому же скромной. Я родился в Брюнуа в 1928 году в очень простой семье христианской традиции. Христианской не означает фанатичной. Но я очень рано приобрел веру и храню ее по сей день. Мои первые годы прошли близ Вильжюифа, в рабочем районе Зеленой Мельницы, в скромных домиках, созданных по канонам той эпохи, когда церковь развивала важную социальную сторону. Рабочие должны были иметь свое жилье, "право на жилье" для всех. Моя мать занималась рациональным управлением церковного прихода и я оставался с ней до семи лет. Мои первые выходы - один коллективный билет на метро в цирк Медрано - или мои первые купания в Сене и Марне датируются этим же периодом. После пребывания в Стене, настоящем мальчишеском пригороде, мы обосновались в районе ворот Брюне [ворота (дверь) Брюне - часть старого защитного крепостного сооружения - прим. перев.]. Моя мать записала нас, моего брата и меня, в коммунальную школу на улице Компан, в XIX округе и параллельно на катехизис в приход Святого Франциска Ассизского, на улице Музаия, в 1937 г.
Там я познакомился с патронажем и его деятельностью. Я был служкой и ходил прислуживать мессу по графику неделя через неделю в половине восьмого утра перед школой. Мне было тогда десять лет. И эта месса, это открытие молитвы, медитации, конечно, мне запомнились. Если я когда-то хотел стать священником, то отчасти из-за этого…
- У меня такое впечатление, что вы хотите что-то от нас скрыть. Почему вы так сдержанно говорите о своей семье?
- Это опасно! Моим кузенам понравится критика? Мои родители меня хорошо воспитали? Не заслуживал бы я встречи с другой женщиной, а не Нитой? Насколько я принимаю критику по поводу моих профессиональных обязанностей, настолько же я восприимчив в плане личной жизни. Серро должен развестись? Это слишком поздно? У меня не было личного состояния для ухода, это разумно? Я подписал петицию однажды, против войны в Персидском заливе. Меня упрекнули, меня, к-рый никогда ничего не подписывал. Вдруг Жизель Халими и Доминик Жаме [Жизель Халими - франко-тунисский политик; Доминик Жаме - французский журналист и писатель - прим. перев.] стали друзьями: он прислал мне свою последнюю книгу с великолепным посвящением. Нет слов, реванш, Саддам Хусейн. Это немного разочаровывает…
Но должен ли я раскрывать свою частную жизнь? Мне надо было переделать крышу в моем доме в деревне: один склон в шифере, другой в черепицах. Это преступно? Я бываю неправ, я это знаю. У меня два камина, которые дымят, это моя вина? Кроты портят мой газон. Это неприятно. "Почему у тебя кроты?" - спрашивают люди. Все это удерживает меня от того, чтобы демонстрировать больше…
- Дома ваши родители были суровыми?
- Нет, мой отец, представитель, не часто присутствовал, иногда специализируясь в открытках, иногда в шелковых тканях. Моя мать занималась своими четырьмя детьми и мы не часто видели нашего отца, ездившего по городам и весям. Для меня это была свобода. Полная свобода. Мои родители никогда меня не контролировали, чтобы это ни было. Я был часто на улице. Мне это очень нравилось. Здесь были ограничения и свобода, замечательные для того способа, которым дети заявляли о себе. На улице я был испорчен: это был район фортификаций, вход в Пре-Сен-Жерве и Порт-де-Лила. Там были компании мальчишек, иногда соперников, и я был среди них. Мы боролись, дразнили старушек в автобусе, в общем, делали все то, что делают мальчишки в популярных районах Парижа. Я рос немного как трава, хорошо это или плохо, я не знаю…
- Вас привлекал спектакль?
- Нет, я был очень далек от этого. Я пришел к этому позже. Тогда я ничего не знал о спектакле. Я спокойно учился и иногда сопровождал отца в его странствиях. Однажды он устроился контролером в театр. Он продолжал продавать открытки и другие товары днем, разглагольствуя обо всем в невероятных импровизированных скетчах, а вечером он занимал свое место контролера. Я унаследовал его искусство разглагольствовать о людях. Мы покупали много открыток, чтобы доставить ему удовольствие, в благодарность за монологи, которые были сами по себе открытками. Это было время, когда я открыл спектакль, сопровождая отца в Амбигю, особенно, и возможно, в тот самый театр Порт Сен-Мартен, перед войной. Несколько лет спустя он стал контролером билетов в Секретан-Палас, месте замечательном и волшебном, в двух шагах от нас. После новостей и аттракционов в нем показывали два больших фильма! Самые большие французские звезды создавались там: Трене, Фреэль, Фрателлини, Тино Росси. У местного кинотеатра была своя знать. Там даже был оркестр, часто качественный, который  аккомпанировал всему высшему обществу.
- Ваши родители следили за вашими профессиональными склонностями?
- Абсолютно нет! Мой отец преодолевал свою жизнь с трудом, жестко. Его часто не было дома. Это очень свободное детство мне нравилось. В классе я был шутником, мог часами балагурить, меня часто наказывали, ставили к двери. Однако обходилось без ужасающих последствий. Однажды в октябре 1941 года я заявил своей матери, что я поступил в семинарию. "Почему бы нет, если это твой выбор!"Никакой необходимости оправданий, бесполезных комментариев. Два года спустя я сказал ей, что собираюсь уйти из семинарии, чтобы в будущем, возможно, стать артистом цирка. Никакого ужаса в доме. Все выглядело нормально…
- Вам уже нравилось смешить?
- Да. Смешить или быть похожим на кого-то другого. Еще я любил пугать. На улице я сделал маленькую "невидимую камеру" задолго до телевидения. Мы воображали сцены, невероятные ситуации, создавали персонажей и подсматривали за людьми в метро, у торговцев, в церкви. Позже, в 16 лет, я создал театральную труппу из приятелей. Я зазывал всех: "Приходите играть со мной комедию". Я пригласил также парня двадцати лет, девочку двенадцати лет и молочника на углу. "Приходите играть "Скупого" со мной!" У меня была необходимость рассказывать истории какой-то формой бессознательного. Ничто не казалось мне невозможным. Я сохранил этот дух. Еще и сегодня ничто не кажется мне невозможным. Если какая-то роль мне сопротивляется, если что-то не получается, значит, я болен. Я говорю себе, что это моя ошибка, что я не вижу углов - так было бы правильнее. Однако есть немало того, что хотелось бы мне сыграть более совершенно.
- Как ваша семья пережила войну?
- Я родился в 1928 году, у меня нет секретов от вас. Невозможно больше скрывать свой возраст. Всегда найдется кто-то, особенно на телевидении, кто вспомнит о вас. "С днем рождения, Мишель Серро! 65 лет сегодня!". Спасибо, это очень любезно. Это напоминает звонок по заказу. Особенно, когда добавляют "уже"!
Поэтому я знал войну, но не запускаюсь в серию героических рассказов. Мой отец, который воевал в 14-18, был призван в 1938, несмотря на своих четверых детей. Мы обороняли линию Мажино или я не знаю, какой фронт в Европе: он просто уехал рыть окопы в парижском регионе. Война стала сюрпризом для всего мира, в том числе для властей в странах, ничего не было предусмотрено для оснащения и жизни солдат. Мой отец носил лосины, баскский берет, портупею на выходной форме, и иногда противогаз с шинелью, что вызывало у моих братьев и у меня искреннее веселье. "Папа возвращается с войны!..." Смеялись много.
После объявления войны Германии, когда немецкий тон изменился, стало меньше смеха. Для Франции, без сомнений. Но не для нас, моих братьев, моей сестры и меня, которых моя мать отправила в Коррез, в деревню. Это было в 1939 во время больших каникул. Мои родители, как большинство, действительно не любили немцев, "бошей", как о них говорили в то время. Разместив нас в этом департаменте, моя мать открыла нам сельскую местность. Мы носили дрова для огня. Мы ходили на рыбалку. Мы купались в реке, Марон, я думаю. И вдруг войну действительно объявили: "Это война! Это война!" Множество людей пошли по дорогам. Мы, веселые, как мальчишки 12-ти лет: "Круто, движение!" Набат имел атмосферу праздника! Я оставался в этом регионе год, совершенно свободный, и я никогда не видел драмы Оккупации. В жизни большей части местных жителей ничего не изменилось. К счастью, я никогда не встречался с немцами во время того периода. Вы мне скажете, что я не искал встречи, что я должен был бы выгонять их из Франции. Я был ребенком и все, что видел вокруг себя, мне не казалось призывом к оружию. Крестьяне продолжали доить своих коров, а бистро подавали свой Пикон [Пикон - напиток - прим. перев.].
Впоследствии для моего отца условия становились все труднее. Я вам говорил: он был мобилизован в 1938 и демобилизован в 1939, перед объявлением войны. Он поэтому искал встречи со своей маленькой семьей, но закрытие вокзала Аустерлица, первые сложности, произошедшие в Париже, задержали его поиски. Эта удаленность, вначале физическая, стала также и моральной. Депрессия шла по пятам, и, заболев, он больше не мог работать. Моя мать должна была вновь устроиться на работу - ей удалось занять должность помощницы в городском отеле Парижа. Летом 1941 года я собирался вернуться на земли Верхней Марны, в летний лагерь. Счастье находиться в деревне, держать ручку плуга, чтобы сделать прямую борозду, чтобы убирать сено, тоже… И чтобы организовать настоящий бартер! Моя мать снабжала меня хорошей обувью, чтобы мне легче удавалось ее обменять в мэрии и у крестьян на пару килограмм овощей или немного бекона. В Париже, в ванной нашей квартиры все это трансформировалось в картофельный силос…
Когда наша мать нас снова привезла в Париж, после перемирия, случилась еще одна трагикомическая сцена. Поезд из Тюля добирался до столицы 8 дней, и мы занимали вагоны для животных, потому что военные реквизировали пассажирские купе. Техническое состояние этих вагонов было сомнительным, чтобы не сказать хуже, для перевозки животных. Кроме того, на них были надписи: "40 человек, 8 лошадей". Когда животных не было в достаточном количестве и в них эволюционировали 25 двуногих, мы перемещались от левого борта к правому с большой скоростью на виражах. Моя бедная бабушка, которой было более 80-ти лет в то время, переходила от одного конца вагона к другому под взрывы смеха маленького Мишеля. Несмотря на ужас ситуации, это было достаточно смешно…
- У вас нет склонности смеяться надо всем?
- Я обожал свою бабушку, я обожаю ее всегда, но смотреть на нее, сидя на тюке соломы и крутиться, как бильярдный шар в вагоне для животных, было достаточно комично. Надо было терпеливо переносить свою боль. Своей бабушке я демонстрировал воображение. Она могла часами слушать радио - старый детекторный приемник - в наушниках. Итак, я сделал ложное радио, намешав невероятные новости: римского папу убили, революция у ворот Парижа, новые песни в течение четверти часа… И моя бабушка слушала это с ужасом и изумлением. Мы были на другом конце наушников, в комнате рядом, рассказывая весь этот вздор… Моя мать пела, к удивлению приглашенных, песни Эдит Пиаф… Мы изобрели первые передачи радио Бидон! [радио Бидон - бельгийская радиостанция - прим. перев.]
После болезни моего отца мы переехали в квартиру с низким уровнем арендной платы, недалеко от внешних бульваров, в зону, расположенную в районе Ла Виллет, Порт-де-Лила и Порт-де-Пантен. Семерым в квартире из пяти комнат не слишком жарко: мои родители, моя бабушка и четверо детей. Детская комната была немного похожа на дортуар. Но странно, что никого не было в столовой: это была комната священная, хорошо убиравшаяся, в которой мы двигались, словно на коньках! Мы находились в других четырех комнатах, но сохраняли всегда столовую, на случай визитов… Здесь, однако разрешалось находиться моему старшему брату, который нуждался в абсолютной тишине для проверки своих занятий. Он мог там располагаться иногда, и моя мать приносила ему миску горячей воды, зимой, в которую он погружал свои пальцы, чтобы избежать онемения, пока он писал в этой холодной комнате.
Я, самый младший из мальчиков, был немного любимцем… Мои два брата ходили в пансион. Мне, защищенному, возможно, моей бабушкой, разрешалось свободно пребывать на улице. Я рос в этом районе, что, с другой стороны, является темой спора с Ги Маршаном и Эдди Митчеллом, когда мы встречаемся. Они мне говорят: "Мы - старожилы крепостных сооружений!" И здесь я вмешиваюсь: "Стоп, не путайте! Вы живете на улице Аксо или на улице Крым, нюанс!" Не было сооружений на Бют-Руж, остались кое-какие форты, как в Роменвиле, где нам нравилось. Но в целом эта зона была нежилой, посещаемой только какими-то бродягами. У них были хижины из древесины или картона, окруженные какими-то кустами сирени. Это не уменьшало очарования. Мы боролись, вооруженные рогатками и ружейной свинцовой дробью. Атмосфера была горячей.
Моя мать видела меня не слишком много, за исключением времени для еды. Про домашние задания я забывал и готовил их в последний момент, на коленях, в классе… Давайте договоримся: я не рассказываю вам историю Козетты в "Отверженных". Все было очень весело. Мы жили по-разному, но в радости, в состоянии сумасшедшей свободы. У меня не было второй резиденции, дяди в Вандее или шале в Верхней Савойе, я открыл Лазурный берег в двадцать лет, но ворота Брюне в Париже, наша домашняя обстановка, были, возможно, еще лучше. Дом не был цирком, но немного фургоном… Я спускался на бульвар на санках - на самом деле, одной простой доске для катания, установленной на шариках, которые вызывали ужасный шум. Вот такие мои игры.
Ни гольфа, ни тенниса, но шанс быть маленьким свободным мальчишкой, счастливым и беззаботным. Конечно, позже Париж оккупировали. Но не весь Париж. Ворота Брюне никогда не видели немцев. Они были на Монпарнасе, на Елисейских полях, на площади Оперы. Они не рисковали в нашем квартале. Я не знал, что происходит на Бют-Руж и не шел дальше на войну. И если Гитлер поднялся на Трокадеро, он никогда не спустился на бульвар Серюрье с биноклем и на танке!
- Почему и как вы поступили в семинарию, вы, предводитель шайки мальчишек ворот Брюне?
- Моя семья не имела большого выбора. Я ходил в коммунальную школу, где нам давали чашку молока каждый день и витаминный бисквит. Настоящая пирушка… Но у меня не было карманных денег. К счастью, я имел патронаж, единственную возможность для меня, как и для большинства детей того времени, играть в баскетбол, ходить в цирк, брать коллективный билет в метро, чтобы сходить на спектакль или посетить что-нибудь еще. Мы ходили также на катехизис, как положено, в приходское управление.
Маленькая ремарка: честно говоря, первый раз я был в кино как раз в патронаже. То есть, это был зал для прихожан. Многие актеры моего поколения играли хотя бы однажды на такого рода сцене. Каждый прихожанин имел, таким образом, зал для праздников, как это можно было видеть в итальянских фильмах, по указанию старого доброго кюре. Эти актеры не были верующими, еще меньше они были святыми. Возможно, это выглядело смешно в такой ситуации. Но они приходили, потому что на патронажах им были рады. Я был под впечатлением работы священников, которые помогали детям, старикам, больным. Их служение было их жизнью. Я никогда не задавал вопросов о существовании Бога. Меня впечатляла жертва во имя жизни других. Это было далеко от периодического перечитывания Евангелия для поиска новых тезисов о браке для священников.
В начале 1940 года я знал одного юного аббата, отца Модеста Ван Гамма, который сыграл определяющую роль в будущем выборе моего существования. Он сопровождает все моменты счастья и несчастья моей семьи на протяжении почти шестидесяти лет. Мы называем священников "отец". Ему мне хочется сказать "мой брат"… Ему сейчас должно быть около восьмидесяти лет. Это он давал мне старых греков и латинян в течение двух лет, которые прошли для меня в семинарии. Я не удивился, когда однажды ректор семинарии вызвал меня и мягко посоветовал другой вариант: "Я думаю, что тебе больше подойдут зрелища, чем священство. Ты должен расти на театральных подмостках…" То же самое было сказано в семинарии, там имелись священные случаи для смеха…
- Как проходила наполненная войной ежедневная жизнь в семинарии?
- В то время, собственно говоря, младшая семинария была прежде всего средней школой, к-рая подводила прямо к бакалавриату. Там прошло пять или шесть главных лет учебы, смысл к-рых был в том, что мальчишки, поступившие в тринадцать лет, часто меняют свое мнение, прежде чем поступать в большую семинарию. Среди тринадцати или четырнадцати учеников, занимавшихся со мной, ни один не стал священником! Таким образом, не стоит говорить, что это было мое истинное призвание.
Я всегда был достаточно чувствительным, да и сегодня остаюсь таким же, к литургии. Не ностальгируя по старым обрядам, я впечатляюсь грегорианским пением, латинскими хоралами и т.д. Иногда я сожалею, но знаю также, что все это было немного вне времени. Мы бормотали что-то, не всегда понятное. Слушали Евангелие на латыни… Ностальгия…
- Вы не из тех, кто сожалеет об эволюции церкви?
- Я всегда немного не доверяю ностальгии по отношению к церкви. Является ли Франция менее христианской, чем другие? Зависит от того, как смотреть. О какой вере говорят? Франция "христианская"! Какая? Те процессии для призыва дождя? Суеверия? Жены в церковь и мужья в бистро? Давайте не будем пытаться сохранить любой ценой то, что больше не существует. Я думаю, что французы сегодня более верующие, чем пятьдесят лет назад. Это не вопрос количества, это качество их обязательств. В то время мы ходили в церковь по всем большим событиям в жизни, но что осталось в действительности? Сегодня это те верующие, кто более твердо привязан к своим убеждениям. Достаточно посмотреть на количество мирян, к-рые мобилизуются здесь или в другом месте для церкви.
Я вспоминаю свои первые шаги певчего в хоре Корреза, куда мы ездили за умершими в их семьи, чтобы сопровождать их на кладбище. Мы ничего не понимали из того, о чем говорилось в процессиях на латыни. Но мы хорошо выглядели. Я был тогда в открытой школе - меня отправили в коммунальную для буффонады - и слово кюре меня предупреждало: "Мне понадобится Мишель Серро завтра на похоронах в 11 часов". Мы получали за это пять франков. Как для церковного старосты, тариф был объявлен в ризнице. Когда мы приносили свечи после церемонии, одна дама распределяла наши доходы. Мои первые платные услуги…
Тем не менее, чтобы быть откровенным с вами, без каких-либо сожалений, скажу, что у меня нет хороших воспоминаний о частом посещении семинарии. Пансион имел свой нормальный ритм: посещения по четвергам, выход по субботам один раз в две недели, возвращение в воскресенье, без учета случавшихся задержек, которые могли заблокировать кому-то весь уик-энд. Нормально. У меня не было ни издевательств, ни особенной строгости, но, парадоксально, я не чувствовал того, что нашел позже в армии, во время моей военной службы: очень сильную человечность в отношениях между людьми. Простую благотворительность, к-рую я позже встретил в армии. Нек-рые ученики в семинарии имели родителей в деревне, к-рые отправляли им жареную курицу, пироги, пирожные. И каждый это пожирал в своем углу. Это была оккупация, трудное время, но все равно я немного надеялся на лучшее… Вы мне скажете, что это деталь. Возможно…
- У вас есть другие воспоминания о младшей семинарии?
- Я очень хорошо помню Рождество, под оккупацией. В семинарии в нек-рых реквизированных зданиях располагались немецкие солдаты. Наверное, эти солдаты были в возрасте моего отца, около пятидесяти лет. Все они были отцами семейств, конечно…
Когда мы вошли процессией в часовню, для полуночной мессы, я видел этих мужчин, к-рые оставались снаружи, на холоде, на площади и пели гимны на своем родном языке. Им не позволили войти для молитвы и песнопений с нами в эту рождественскую ночь. В тот вечер я плакал… [Мне вспомнился фильм "Счастливого Рождества" 2005 года, на подобную тему, в к-ром снимался Мишель Серропримечание перев.]
- Как вы решили уйти из семинарии, чтобы поступить в школу искусств?
- Надо сказать, что в семинарии я был очень смешливым, и отец Ван Гамм, всегда хороший советчик, чувствовал, что я больше подхожу для цирка, чем для проповедей. У нас был разговор, к-рый я долго помнил и то, что он мне советовал, оказалось совершенно точным. Я знал цирк и кино, но полностью игнорировал мир театра. Этот путь меня привлекал - клоуны, атмосфера шапито - и я часто говорил об этом своему священнику. Однажды он обратился ко мне и показал маленькое объявление в газете: "Ты должен быть там, в Центре искусств, 21 на улице Бланш в Париже. Иди, это будет твоя дорога…"
Этот жест решил мою карьеру: я последовал совету, прошел вступительный экзамен, очень небольшой - мне нужно было прочесть басни Лафонтена - и меня приняли в качестве ученика на три года. Мне повезло снова встретиться с этим человеком, к-рый меня поддержал и дал совет. Все это совершенно невероятно: священник дает мне адрес, я иду, и делаю свою профессию… Мы еще в 1944 году и мне шестнадцать лет.
- На тот момент времени вы достаточно маргинальный парнишка, глава шайки, всегда готовой сделать пару-тройку шуток справа и слева…Но вы всегда готовы прислушаться к прошлому, к священнику, к какому-то опыту, который мог бы вам помочь. Вы верите во встречи?
- Да, вся моя жизнь была такой. Мне повезло встретить священника, потому что удача сыграла свою роль в жизни, но я встретил и других людей, открывших для меня театр. И я сказал бы, что в моем лице они имели хорошего "ученика". Я думаю, что на самом деле есть и плохо учившиеся актеры…
- Другими словами?
По поводу "плохих учеников" я хочу сказать, что они имели плохие привычки с самого начала. Такой молодой актер уже имеет определенный талант, например, но он не знает, что он играет. Поговорим об этом несомненно. По большому счету, есть два способа воспринимать вещи в нашей профессии. Один актер учит текст, у него хороший голос, не фальшивит, у него хорошая стать… но он не знает, что он говорит. Чтобы все работало замечательно, он точно должен знать, что он говорит. Мы не являемся громкоговорителями, машинами для повторения загруженного из регистратора текста, к-рый появляется, как механическая пружина при нажатии на кнопку. Нужно каждый раз точно "восстанавливать" ситуацию. Все это трудно. Когда я сам забываю текст - это случается - в этой точке я спрашиваю себя, что я играю, кто я в этой истории, и если ничего не понимаю о том, что хотел сказать автор, то я снова начинаю, снова возвращаюсь в ситуацию. Потому что, если я ничего не понимаю, то слушающий меня зритель ничего не поймет тем более! Бесполезно преувеличивать, провоцировать, ловить аплодисменты. Чувства, смех, эмоция, все должно прийти из текста и из понимания ситуации. Насколько я верю в то, что говорю? Все там…
Мне повезло, благодаря мсье Ле Гоффу, профессору улицы Бланш, понять этот механизм. Очень скоро я убедился, что в Париже есть разные союзы и школы: в Центре искусств нас не учили играть комедии в той манере, как у Дюллена, в консерватории или на курсах Симона. И я имел привилегию попасть к Ле Гоффу, актеру, к-рый играл у Копо и просто блистал во многих ролях перед приходом в Комеди Франсез, замечательному человеку, к-рый давал курс комедии сверх своих профессорских занятий по дикции. И сегодня еще, к своим шестидесяти пяти годам, перед профессиональной проблемой, к-рую я не могу разрешить, возможно, потому, что я немного усложняю себе жизнь, я спрашиваю себя, что бы сказал Ле Гофф, и быстро нахожу решение…
- Что вы знали об искусстве, когда поступали в центр на улице Бланш?
Я видел несколько фильмов в патронаже, в 1936-1937 гг., из к-рых первым был "Тропинка одинокой сосны" [рус. перевод названия; по-французски - "La fille du bois maudit" - примечание перев.], один из первых цветных фильмов, и я вспоминаю также Голгофу, с Жаном Габеном и другие жемчужины того же самого жанра, к-рые, я, естественно, обожал. Но особенно мне нравился цирк. Сегодня у него подрезано крыло, но когда я был мальчишкой, это был совершенный спектакль. С другой стороны, без сомнения, есть причины, к-рые объясняют, почему цирк мало-помалу теряет свое место в нашей стране. Невозможно из-за ностальгии цепляться за красный занавес и кричать вслед: "Цирк не умер, цирк не умер!" Много говорится о цирковых традициях. Когда клоуны сегодня глупо кричат "Как дела, дети?"
зычным голосом, они не в курсе событий. В то время клоуны кричали потому, что у них не было микрофонов. В наши дни нет никакой необходимости кричать, часто только для того, чтобы скрыть отсутствие таланта. Я думаю, что видел последних истинных больших клоунов, к-рыми восхищался и к-рых обожал: Фрателлини, Пипо и Рюм, Маис и Беби и еще Крок и Заватта. Их акценты не были поддельными: Фрателлини приехали из Италии, Крок имел акцент кантона Во, другие были испанцами или немцами. Они играли просто, и удовольствие, с к-рым я делал свою профессию, пришло именно от тех людей. Уроки "наивности" в игре, к-рые дали мне в результате очень многое.
- Думаете ли вы, что актерами рождаются, что талант является врожденным, или надо учиться своей профессии в школе?
- У меня нет уверенности… Просто личные впечатления, извлеченные из опыта. Я боюсь, что этой профессии не учатся. В принципе, не нужно технических особенностей, процедур или предварительного разрешения, чтобы стать актером. Но советы профессионалов могут быть очень полезными, и это не только для того, чтобы вернуть актера к простоте и объяснить причины его неудач. В конце концов, это работа, к-рую считают чрезвычайной. Я слышал на днях французских актеров, восхищенных игрой британского актера, к-рого они бомбардировали вопросами: "Мсье, как вам удается так великолепно играть? Так присутствовать на сцене? Так жить вашим персонажем?" Он ответил им: "У вас есть красивое слово на французском… репетиция".
Поэтому ответ на ваш вопрос не прост: с одной стороны, нужна необходимая свобода для создания персонажа, а с другой, в работе совершенно необходима строгость. Но я не доверяю также большим теориям о драматическом искусстве, профессионально упакованным советам и книгам, к-рые всего лишь блеф: по-моему, плохо закрученный спектакль в целом, но обладающий моментом гениальности, является выигрышным. Я нахожусь в постоянном ожидании этого момента, но это бывает редко.
Вам знакома история Дастина Хоффмана и Лоуренса Оливье, к-рые снимались вместе в одном фильме?
- Нет.
- Вы единственный! Дастин Хоффман бегает вокруг группы домов с 8 утра. Он, как добросовестный актер, повторяет сцену, к-рую должен будет играть днем. Он бежит, тяжело дышит, не жалеет усилий. После нескольких часов марафона он приходит к Лоуренсу Оливье и объясняет ему свою проблему: "Я задыхаюсь, я бегаю с утра. Но сцена нелегкая. Что бы вы сделали на моем месте? И Лоуренс Оливье отвечает: "На вашем месте? Я бы играл!..."
Вот. Этим все сказано. Это просто игра. Все, что вы увидите, будет вымыслом. То, на что вы собираетесь смотреть, вымысел. Это, с другой стороны, хорошо, потому что будет ошибкой во все это верить.
- Что вы хотите сказать?
Театр ставит на то, что он убеждает в уходе от реальности. Это искусство перемещения. Не учатся играть директора скотобойни, проводя 15 дней у мясника. Это ничему не послужит. Никакого обмана между нами и публикой. История, к-рую актер собирается рассказать, была задумана, написана и воображена автором. Однако, как актер, я не идентифицируюсь на 100 процентов с персонажем. В случае со Скупым, например, я не Гарпагон, я - Мишель Серро. Это я вам рассказываю и искушаю вас всеми возможностями моего искусства, передаю вам максимум из того, что я понимаю под игрой. Собственно, для меня нет необходимости убить свою жену, чтобы сыграть убийцу.
Возьмем, например, Тита Андроника Шекспира, где персонажи должны съесть свою мачеху в пироге. Вы представляете трудность для актера? Как это сделать? "Слушайте, я сделал много упражнений в своей жизни, я играл мясников, старых женщин, я мог бы в крайнем случае сыграть кота, потому что я его видел, но не просите меня перевоплотиться в мачеху в пироге, потому что я на это не способен. Хотя у меня есть талант, у меня были очень хорошие критические отзывы в жизни, посмотрите на мою учебную программу… но мачеха в пироге, это для меня невозможно!" Это наихудшая из реакций.
Все не так просто, но я думаю, что как раз в этом случае дистанция совершенно необходима в игре: я не являюсь персонажем, к-рый интерпретирует, я рассказываю историю. Но внимание, в какой-то момент (я не знаю, в какой именно, потому что это будет для меня сюрпризом) я, возможно, войду в инфернальный цикл, в к-ром я, Мишель Серро, так обставлю вещи, что рискую предстать перед вами тем, кого вначале предполагал вообразить. Дистанция, отход назад, и в тоже самое время возможность в определенный момент стать другим. Вот что я ценю и что мне нравится.
- Откуда появился Центр искусств на улице Бланш?
Он существует все время и он определенно изменился с момента своего создания Петеном во время войны, что добавляет сюрреализма в это место… У него было два направления - актерское и государственных чиновников. Он был центром обучения, какие имелись для сантехников-оцинковщиков. Но, учитывая смутные времена, там не царила атмосфера искусства сегодняшнего театрального обучения. Утром, например, чиновник поднимал цвета, салютуя французскому флагу. Все это правда, многие об этом знали, и я надеюсь, что мы не будем вместе с тем сдирать с меня последнюю шкуру...
- У вас было искушение поступить в консерваторию?
- Да, это было логическим продолжением. После Центра искусств на улице Бланш, к-рый был государственной школой, следовательно, бесплатной, я попытался пройти конкурс в консерваторию и не был принят. Жан Пуаре, к-рого я встретил, тоже. Возможно потому, что ни первый, ни второй из нас не соответствовал критерию классических амплуа: простак, камердинер, первый комик, резонер и т.д. В скобках: бесплатный курс драматического искусства был очень важен в моих глазах. Отношения между учащимися были более здоровыми. На нек-рые платные курсы - часто очень дорогие - студентов никогда не посылают.
Но эта неудача в консерватории вовсе не расстроила: параллельно в Центре искусств на улице Бланш я смотрел, что происходит у других, особенно на курсе Шарля Дюллена, а также в театре авангарда. Я стал другом Жана-Мари Серро, совершенно замечательного человека театра, особенно в открытии других актеров. Он был одним из первых, кто показал Самюэля Беккета в театре Вавилон и это с ним я впервые занимался фехтованием. Он говорил: "Делать мизансцену - значит трансформировать событие из репетиции в решение". Здесь следует сказать, что желаемая мизансцена является абстрактной: это то, что тебе навяжут, это невозможно предусмотреть! Все раскрывается и реализуется на площадке… Так работают с актерами. Я работал также мимом и над языком тела с Марселем Марсо. Я был статистом в Комеди Франсез и с Андре Реба и Катрин Тот в "Ярмарке Сен-Бартельми" в авангардном театре Старой Голубятни, к-рый только что открылся в Париже. Я чувствовал смущение из-за отсутствия единственного пути и единственной манеры работы.

продолжение следует